Основной лагерь войска, примерно в дне от Аглона, не совсем еще передовая но к тому близко. Также эпизодически- сама крепость Аглон-1.

... Гонец из Аглона, на взмыленной, чуть не падающей лошади, прискакал под ночь. Под долгие, влажные февральские сумерки, которые уже пахнут весной. По идее, где то в других местах. тут же сумерки уже который день пахли гарью, выстуженым железом и скотобойней, особенно когда ветер начинал задувать с севера. Война шла своим чередом, и как бы ни хотелось иного, но силы Врага постепенно отжимали эльдар все южнее. Неравномерно, порой спотыкаясь, порой сдавая назад и уступая уже казалось бы отыгранные пространства, но общая динамика имела место быть. Скверно.
Но гонец пришел из Аглона, на взмыленной и чудом не сдохшей лошади, принеся с собой письмо.
Птица из Врат принесла, а гонец вот, передал. Нет, сказать, что разворачивая небольшой клочок бумаги, Третий ощущал какие то дурные предчувствия или что то еще, что обычно ощущают в такой ситуации герои баллад, было бы ложью. Ничего такого особенного не было. Более того, когда текст был прочитан, то первой реакцией был не ужас и не горе, а тупое удивление. Дескать- в каком смысле? Это как так вот? Нахмурился, встряхнул головой, задумчиво посмотрел на полог шатра. Полог подпирался длинной жердиной, жердина стояла чуть-чуть неидельно, чуть кренилась. Нет, упасть не упадет, но... Так, что там было в письме том? Забыл, не понял. Что то другое, не то, что прочиталось, так ведь? Но нет, за пару минут ничего не изменилось, и черные знаки на светлой бумаге складывались ровно в те же самые слова. Где то на этом моменте из шатра пропал гонец, но его отсутствия Охотник не заметил, потому что внезапно понял, что разучился дышать. И что он ищет любое, самое дурацкое обоснование, почему то, о чем в письме говорится, не правда. А обоснований то и нету, потому что Врата пали, и потому что на войне убивают всех, и тем, кто письмо отправлял, нет смысла врать. Но нет, этого не могло быть просто потому, что не могло!
Могло, родной, еще как могло... Нам ли не знать, как оно бывает, нам ли с тобой удивляться потерям? Нам ли не верить в случай, шальные стрелы, внезапный удар клинка или что еще другое. Мы то знаем, как оно бывает, мы то очень хорошо знаем. Злобная тварь война печально качнула уродливой башкой, понимающе усмехаясь оскаленной пастью. И, пожалуй сейчас был первый за много, очень много лет раз, когда Третий не был готов, не был согласен платить ей ее долю. Вместо этого он мысленно потянулся туда, где всегда, в любой день и час был его брат. Хотя, потянулся это неверная метафора, скорее он ломился в это самое "туда", зарывался звериным чутьем в землю, ловил обрывки ветра... Он искал, искал как проклятый, хотя почему как? И- не нашел ничего. Совсем. Где то в лагере коротко и зло заржал конь, и почему-то именно в этот момент Охотник поверил. Да, это было. И- ничего уже больше не будет. Ничего не сделать, не вернуть, не исправить. В шатре было душно, безумно душно и очень тесно, ткань полога казалось, может сломать спину, и он опрометью вылетел наружу, в уже наступившую ночь. Морозный воздух февраля был таким же душным, практически как мед, как смола. Хотелось кричать, хотелось выть в темное небо, хотелось выкашлять вместе с легкими этот слишком густой воздух, но не выходило ничего. Третий молча сел в снег, сгреб его ладонью и укусил получившийся комок. Потом остервенело принялся снегом умываться, чтобы как то вернуть ощущение реальности. Снег был омерзительно теплым. ОТ снега ломило зубы, немели пальцы, но снег был теплым и никаким.
- В Аглон.
Практически беззвучно сказал он неудачно сунувшемуся выяснять что такое происходит ординарцу, по звериному выворачиваясь так, чтобы его видеть. Всем корпусом, упираясь одной ладонью в теплый снег, странно скалясь снизу вверх, и, отмечая некоторое замешательство на лице подошедшего, таки смог развернуть мысль.
- Я в Аглон. Сейчас. Вернусь сразу. Скажи командирам- никаких изменений планов нет, все как решили до.
И оставив ординарца осмыслять что же такое случилось, Охотник практически одним движением оказался на ногах, метнувшись туда, где стояли лошади. Наверное, можно было просто приказать подать коня, наверное можно было все сделать лучше и правильнее. Много чего можно было сделать. Но вместо этого он стремительно заселдывал коня сам, чтобы хоть что то делать. И это был, пжалуй, первый раз когда Турко, которого любят лошади, не мог сходу надеть на коня уздечку. Конь храпел, вскидывал голову, прижимал уши и скалился, переступая тяжелыми копытами. И не кусался. Третий всегда хорошо ладил с лошадьми, и легко относился к покусам, в этом была даже отточенная годами игривая такая схема. Но сейчас его конь нервно стриг ушами и боялся кусаться. Через позорно долгий в любой другой ситуации, отрезок времени Охотник покинул лагерь, большим чудом не стоптав по дороге неудачно повернувшегося бойца. Паникующий конь не то чтобы бежал, а скорее летел наз заснеженной землей. Охотник спешил так, будто от этого что то могло зависеть, хотя... Хотя ничего уже ни от чего не зависело...

.....

Уже заметно за чертой лагеря, но еще только в начале пути до хищных башен Аглона, и все еще в пространстве бесконечной ночи- что, сколько там до рассвета? -сколько то, Третий все таки взвыл. От души, от всего, что от нее осталось- меньше, чем было привычно. Запрокидывая голову к небу, надеясь ощутить привычный на такой скорости ветер. Но ветра не было. Трепалась конская грива, трепались собственные волосы, но ветер избегал показываться. Звериный вой, вырвавшийся из эльдарской глотки, хлестнул по пространству ночи и ухнул в темноту. Так кричит подыхающий в капкане лесной кот, видя как с его выводка уже обдирают шкуры, так воет голодная нежить, понимая что никогда уже не будет ей ни покоя ни пищи. Из-за далекого холма на крик отозвался волк - много их бродило неподалеку от полей сражений, рассчитывая на дармовое мясо. Шарахнулся, вильнул в сторону и без того истерящий конь, и Охотник резко рванул повод, практически силой вбивая чувствительного не к месту Хисэ в прямую стрелу маршрута, раздирая удилами животному в кровь мягкие, бархатистые губы. В принципе первый раз в жизни вообще, и уж тем более- небывалое дело, не испытывая по этому поводу вообще ничего, не смотря на жалобное ржание. Конь не понимал, за что так с ним, в чем он-то виноват? Ни в чем, хороший, никто ни в чем не виноват, это мир такой недобрый, всегда не тем прилетает. Тяжелые копыта жеребца взбивали снег, совершенно бесшумно, бесшумно же рвалось из конской груди тяжелое дыхание. Будь ты трижды валиноский конь, привезенный еще из-за моря, но запас прочности есть у всех... Пока еще Хисэ тянул заданный темп и будет тянуть долго, очень долго, прежде чем ляжет, чтобы больше не вставать.
Более кричать Третий не стал- не помогало, что уж тут. Надо что то делать, запоздало пришла мысль. Надо сообщить остальным. Формулировать словами Охотник сейчас не умел, потому просто хлестнул осанвэ, как мог. Этаким тугим комом колючей, беспросветной тоски, остро ощутимой беспомощности. Как следует распробованной безысходности, когда действительно все. Совсем все. И совсем фоном, еле ощутимо - "ну как же так?". Все это сопровождалось собственно, замершим изображением чуть смятого письма, с четкими штрихами букв. " Лорд Туркафинвэ! Сегодня ваш брат, лорд Куруфинвэ, погиб в бою. Врата практически взяты. 20 февраля". Так мало слов, и так много всего.
Когда впереди показались острые клыки крепости, было уже окончательно светло, но сколько именно времени прошло Охотник сказать не мог. Достаточно, чтобы доехать. Достаточно, чтобы уже за воротами, когда Третий стремительно соскочил с коня, у Хисэ расползлись ноги. Крупный и некогда грациозный конь неловко завалился на серые, почти в тон его шкуре, плиты двора. Конь сделал все, что мог и даже немного больше, и теперь тяжело дышал, глядя грустным темным глазом на хозяина. Ведь это было надо, да? Будто бы спрашивал он. Мне то уже не бежать, но ведь я помог? Хоть немного...
- Лорд?
Поспешивший подойти верный сходу понял, что что-то случилось, и конечно же хотел инструкций, хоть чего то. Потому что мягко говоря, эпичное появление лорда намекало на многое...
- Атаринке мертв. С дороги все.
Вызверился на невинного совершенно верного Третий, быстрым взмахом клинка обрывая агонию своего коня. Из разрубленной глотки Хисэ широко и мощно плеснуло красным, пачкая двор и животное затихло. Верного, логично, сдуло как ветром и иных любопытных не нашлось. Охотник обтер клинок подолом котты, не глядя кинул его в ножны и двинулся дальше. Ему были нужны псарни. Знакомый псовый запах, мохнатые шкуры... Собаки радостно приветствовали хозяина, толкаясь, пытаясь встать лапами на плечи, утыкаясь влажными носами в ладони... Ну что ж, не зря он, как говорят, знал как говорить со зверями на их языке. Свора гончаков не нужна на войне, но кое в чем может пригодится. "Искать. Другой-тот-который, найти, привести где". Хорошая свора умеет искать сама, ей не так много надо. Сейчас Третий выгонял Аглонскую свору на свободу. Оглаживая хищные собачьи морды, узкие поджарые тела, вкладывая в их головы одну простую задачу- добежать куда надо и искать кого надо. Он сам сейчас к Вратам не прорвется, да и нет у него этих недель, которые тут нужны. И собаки поняли, собаки вместе с ним, плотной волной, да что там, стаей, выплеснулись во двор, рыча и поскуливая, пихаясь боками. И- со двора дальше, еще дальше, пока не исчезли из виду, растворяясь в омерзительно теплой хмари конца февраля.
Вот и все. Теперь действительно все. Охотник подошел к собственноручно добитому коню, опустился рядом с ним на колени, медленно оглаживая колючую гриву. Двор был совершенно, безумно пуст.
Вот и все. Он все просадил, все что мог! Ведь он мог предусмотреть, мог отговорить, мог что то. И- не сделал. Ни-че-го не сделал. А теперь что? А теперь- ничего. Надо жить дальше. По крайней мере пока. Рано или поздно они встретятся, что уж тут. Никто не собирается жить вечно, надо только обождать, надо только подышать и потерпеть. На совершенно пустом дворе, в тени грызущих небо шпилей, совершенно по детски, тихо плакал третий сын Феанаро, который всегда через все проходил легко и со смехом. Уткнувшись лицом в плечо мертвой лошади, рассеянно перебирая пальцами гриву. Конь бессмысленно смотрел в небо, даже после смерти покорно подставляя спину под нужды хозяина, и в застывший конский глаз падали редкие колкие снежинки.

Хуан был не там. Не здесь. И здесь и там - в коптящую ночь он выходил в дозор, потому что его нос всё же мог различить хоть что-то, кроме крови и гари. Но в определённый, мимолётный миг, всё, что окружало Хуана будто дрогнуло. И сжалось, пытаясь стать совсем маленьким, оставляя лишь один коридор - назад. Что-то случилось, что-то такое, что пошатнуло чей-то, очень близкий мир. Пошатнуло, и точно так же сжало в точку, раздавив. Когда Хуан прибежал на место, то хозяина там уже не было, зато были растерянные верные и брошенный в шатре лист с аккуратно выведенными буквами. Хуан читать умел, и склонил голову поближе, чтобы прочесть.
На миг воздух застыл. Вместе с ним застыл белый пёс в полуосвещённом шатре, как тончайшей работы статуя из мрамора. Медленно, глубинно выдохнув, Хуан поднял голову. Догорающая свеча отразилась в чайных глазах, как жгущая невыносимо искра из пламени, горящего в самых недрах земли.
Резко вскинув голову, валинорский волкодав издал вой, громкий, первобытный. Он сливался с гарью и копотью. Вплетался в запах боли и смерти и стремился ввысь, к облакам, за которыми скорбели звёзды. Разливался по просторам, заставляя всякого зверя беспокойно метаться, в поисках утешения, побуждая весь пёсий род отозваться скорбным плачем в ответ. Догоняя надрывный вой третьего сына Феанора.
Вой не стих, но умчался, прокатываясь по белёсому снегу. Хуан обессиленно опустил голову, закрыв глаза. И тут же сорвался с места, потревожив полог шатра, и заставив шарахнуться одного из тех, кто был в лагере. Мощные лапы проваливались в снег, но мёрзлые капли воды не могли задержать того, кто сейчас мчался к хозяину. К другу. К тому, кому он был сейчас нужен. Предрассветный наст ломался и ранил лапы, оставляя на белом алые следы, но белый пёс не останавливался. Что была боль в замёрзших лапах по сравнению с тем, что было внутри? Что были морозные уколы?
Аглон показался вдалеке с первыми блёклыми сумерками пасмурного рассвета, а когда Хуан примчался туда, то небо стало столь же белым, как снег. Но на небе не было красных следов от порезанных лап. Тяжело дыша, Хуан вошёл во двор, серый камень которого так же был омоен кровью. Кровью верного коня названного Турко. Сам же хозяин, разбитый своим горем, был рядом.
Ничего не произнеся, Хуан лишь подошёл к нему и медленно лёг рядом, подставляя белый, разгорячённый бегом бок, и осторожно подпихнул большую голову под руку. Как в детстве, когда проблемы и горе были не столь велики, но значимы. Пёс был рядом, живой, молчаливый. Скорбящий.