...

22 февраля.
Врата пали.
Последняя надежда на благоприятный исход умерла вместе с прилетевшим от Третьего осанвэ. Лорд Куруфинвэ мёртв.
В момент, когда со стороны Врат появился знак в виде зарева, Майтимо находился на стене и раздавал приказы верным, отвечающим за подготовку к штурму. Многие эльдар смотрели на восток - со скорбью, но без лишних ярких эмоций, которые бы можно было выразить громче, чем немое прощание с защитниками крепости. Весть от брата же застала старшего Лорда уже во дворе, и ответ Турко получил мгновенно.
Значит, скоро явятся и по их душу.
Ближайшие полчаса, занятый обходом крепости и выслушиванием докладов, Майтимо не возвращался мысленно к произошедшему во Вратах, словно прилетевшая новость нисколько не касалась его самого и не волновала, скользнув мимоходом. Эмоциональная пустота, и сознание работает лишь в направлении дел, решаемых здесь и сейчас, необходимых на фоне последних событий.
За Химрингом - южные земли Первого Дома, за Химрингом - поля и мирные поселения, за Химрингом - крепости Амбаруссат. И только осознание этого не позволяло старшему сыну Феанаро скатиться в личное, податься скорби и довести начатое до конца. Но всех этих "щитов" не стало, стоило только двери в его личные покои захлопнуться.
Прислонившись спиной к дереву двери, Майтимо сполз на пол и остался так сидеть, вперив взгляд в пустоту - очертания кабинета смазывались, терялись в пелене невзрачных мыслей, а сон, что ни странно, не шёл от слова "совсем". Да и какой теперь сон... Отчего-то он не до конца верил в смерть Куруфина, возможно, потому что ещё совсем недавно тот рьяно желал заполучить Врата и воспоминания эти оказались ещё слишком свежими, возможно, смысл осанвэ от Турко ни в какую не достигало разума старшего, будто встречая невидимую преграду.
Слишком долго длился мир, слишком феаноринг привык, что их - семеро, и скидывать кого-то со счетов теперь, с началом войны, не получалось никак.
Сколько он так просидел на холодном полу в тёмном кабинете с погашенным светом, не понять. Ни каких-то оформленных мыслей, ни бурных эмоций - одна царапающая нутро скорбь, заполнившая пустоту.
Нельо никого не винил, не сыпал проклятиями, не порывался мстить или безрассудно кидаться за стены крепости и призывать Врага к ответу. Он ясно понимал, что сам приложил руку к смерти Куруфина, позволив ему занять Врата Маглора, и принимал эту вину, не убиваясь и не посыпая голову пеплом.
Война только началась, а Первый Дом уже понёс ощутимые потери, лишившись одного из Лордов. Крепости не жаль, крепость - камень, и пускай Врата являлись важным пунктом...
Всё-таки стоило ему уделить больше внимания Вратам, Маглору и всему, что происходило в Пределе. Стоило не закрывать глаза, не надеяться на мир, не... много чего "не".
Зарница заалела в окне напротив, природа вопреки войне жила по своим неизменным законам. Совсем скоро станет темно даже днём, а равнина перед Химрингом утонет, погребённая под сонмом вражеских воинов, боевых машин и тварей, назвать которых живыми язык не поворачивался. И старший Лорд Первого Дома, поднявшись на ноги, нетвёрдым шагом прошёл до окна. Вряд ли Куруфинвэ простил бы ему, опусти он руки теперь, когда столь кровавой ценой выиграно время на подготовку к обороне Химринга.
Они ещё отомстят, они ещё спросят с севера такую цену за оборонявших Врата, что никакие легионы и хитроумные приспособления тёмным не помогут. И если Хитлум продержится, если оставшиеся крепости Первого Дома устоят, то вместе они обязательно дадут отпор.
...как же хотелось в это верить.

НПС. Графит, пес с Химрингской псарни.

Графит был валинорской гончей и жизнь его последние полтысячи лет была полна печали.
Давно давно, еще там, за большой водой у него был любимый Хозяин, дом и лежанка у камина. Хозяин был самый лучший, самый смелый и самый добрый, они ходили гулять, и ездили на охоту, вокруг было светло и собачья жизнь Графита была легкой и счастливой. Потом Хозяин вдруг пропал. Он и раньше уходил один, но сейчас пёс ждал и ждал, а Хозяина все не было. Друзья Хозяина приходили и кормили его, потом один хотел забрать с собой, но Графит возвращался и весь день лежал у порога дома, а Хозяин всё не приходил и не приходил, даже запах дома остыл и почти пропал. Потом вдруг стало темно-темно, Графит очень испугался, он выскочил на улицу и громко залаял от страха, но Хозяин не пришел даже тогда. Его нашел один из друзей Хозяина и забрал с собой, и Графит пошел, потому что не знал, куда еще можно пойти. Может этот двуногий знал, где Хозяин? Но он, наверное, тоже не знал, потому что Хозяин так и не пришел, зато двуногие куда-то собрались и пошли, пошел и Графит. Его привели на пристань, где тоже было темно и почему-то пахло смертью и кровью. От этого запаха уши сами собой прижимались к голове и глухое злое ворчание рождалось в горле. Собак и лошадей завели по шатким сходням на пахнущие кровью корабли и повезли куда-то через шторм. Графит тихо поскуливал, ему не нравилась большая вода, друг Хозяина к нему не приходил и псу было одиноко и непонятно.
Друг Хозяина иногда ходил с ним на охоту, но у него были и свои дела, и Графит жил на псарне. Тут было не плохо, но в такие тёмные ночи, когда на небе не было луны, серого гончака охватывала тоска по лежанке у камина и руке Хозяина на холке. Пёс тосковал и будь его воля до сих пор лежал бы у порога опустевшего дома.
Сейчас в крепости было неспокойно. Все ждали чего-то, все ходили тревожные, от двуногих сильнее пахло железом и никто уже не выпускал гончих травить зверя. Друг Хозяина уехал, и Графит остался совсем один. Он лежал, уложив темную голову на лапы и на собачей душе было тревожно. Он чуял, что произошло что-то плохое, а скоро произойдет еще больше дурного, все вокруг этого ждут. И Хозяин так и не пришел, а может просто не смог найти Графита во всей этой кутерьме.
И серый пес поднял к безлунному небу морду и тоскливо завыл, жалуясь тёмному небу на свою печальную судьбу, ничем не заслуженную.

НПС Мистэлиндэ, старшая целительница Правой Половины Аглона, после октября 454 года - старшая целительница Врат Маглора.


Это был трудный путь. Быстро, насколько могли, медленныей, чем хотелось бы. Они шли, они бежали прочь. Злое, новое, гиблое чувство грызло изнутри, спивалось в сердце змеиным жалом. Отрава отчаяния, вот что это было. Прочь, дальше, как можно дальше. Как можно быстрее, из последних сил.
Не оглядываясь. Нельзя.

Это был тяжелый выбор.
Среди тех, с кем делили кровь и пищу. Среди тех, с кем делили боль и бой. Среди родичей и друзей она выбирала тех, кто осилит дорогу. Тех, кто ее переживет. Впервые она ненавидела выбранный путь.
Путь, на котором приходилось выбирать кому дать надежду на спасение, а кого обречь на смерть. Тяжелый выбор, тупым клинком входящий под сердце. Оставляющий тянущую боль, которую не излечить никакими снадобьями. Но и слез она себе позволить не могла. Да и не осталось тех слез, что встали комом у горла, когда пали сторожевые башни. Она запретила себе думать, запретила отчаиваться.
Запретила выть от рвущего феа горя той ночью.
Целитель, а в особенности - старший, не может позволить никому видеть своей боли. Нет, не тогда, когда на тебя смотрят, ожидая поддержки и облегчения страданий. Улыбнись, будь опорой, подари избавление от боли. Эру, как же тяжело...

Они шли, они бежали. Первая ночь в пути, время самого жуткого страха, зловещих шорохов и торжествующего воя вдали за спиной.
Они ждали преследователей, вдрагивая и вскидываясь на каждую тень, на каждый звук. Первая ночь в пути была особенно темна и таила несметное число ужасов. Маленький костерок, прикопанный в снегу и прикрытый плащами. Топленый снег в кружке, еда - тем, кому нужнее. Им же и снадобья, облегчающие боль. Страх стекал ледяной струйкой пота по спине, сворачивался ледяной северной змеей под сердцем. А если все же погоня есть, если их заметят? Не приведи Валар, но если, если...
Страх, отчаяние, боль. Их верные спутники на все дни пути, на все ночи бегства. Ближе, роднее всего и всех. То, что их связало, скрутило вместе еще крепче, еще теснее. Их, единственных выживших во Вратах.

Неполные четыре дюжины беглецов шли к Химрингу.
Медленней, чем хотелось бы.
Она сама отобрала тех, кто сможет перенести этот путь, кто сможет вынести дорогу. Пешком, на своих ногах. Таких было немного и лорд разрешил взять носилки. Он смотрел устало и лишь спросил, уверена ли она, что те, кто не сможет идти, переживут. Она была уверена. Безнадежных нет смысла нести, отнимая шанс на спасение у остальных. Лорд кивнул и ушел, оставив ее наедине с ее выбором. Самым тяжелым выбором всей жизни. Медленно, но быстрее, чем хотелось, обошла кровати. Смотрела в глаза, отворачивалась, отбирая надежду. Кивала, даря спасение. Собиралась, паковала сумки с остатками лекарств и скудным пайком, давала последние распоряжения. Уводила за собой.

Свежий воздух пах гарью, кровью и отчаянием. Зимний ветер зло трепал полы плаща и кусал за лицо. Она подгоняла, где было необходимо. Подбадривала, где могла. Но этих слов, слов надежды так мало осталось в феа... Меньше, чем хотелось бы, больше, чем могло сохраниться после всех ужасов осажденной крепости. Они шли, ночь сменяла день, мутное солнце на рассвете прогоняло тьму. Как долго длилось бегство? Кто знает? Кому то ведомо? Уж точно не ей. Когда же грозные стены Химринга вдали позолотило скупое зимнее солнце, ей показалось, что остатки дыхания вышибли из груди. Дошли, почти дошли. Еще немного, еще несколько шагов, и еще, и еще. Мы почти у цели, скоро все отдохнут. Скоро станеть хоть чуточку легче. В глазах противно защипало и она неглядя смахнула непрошенные слезы. Вот беглецов заметил дозор и те, кто мог, радостно, не скрываясь, приметственно замахали таким родным войнам лорда Нельяфинвэ.
Дошли, смогли! Слава Эру, скоро они смогут отдохнуть.

Последнее, что видела Эске, это огромный камень, летящий на них. Булыжник, размером с гору, брошенный одной из мерзких тварей. Последнее, что она услышала, был ее собственный крик. И вместе с камнем на нее рухнула боль и тьма. Когда дева очнулась, боль все еще была здесь, рядышком, внутри нее. И темнота тоже не спешила покидать, навязчиво стуча в висках и кружа раноцветными, до тошноты яркими кольцами перед глазами. Вязкая, сладко-соленая слюна наполняла рот, но избавиться от нее было решительно невозможно. Стоило двинуть головой, как разноцветные вспышки ударяли по глазам и сотней молоточков начинали громыхать в голове. Она старалась лежать неподвижно, пыталась не плакать от боли в теле и феа. Прохладная рука целителя на лбу и травяное снадобье, душистое, облегчающее страдания. Сладкое до отвращения и горячее, как кровь. Дева медленно тонула в сонливости и тишине, как в липком летнем болоте, хищном и насмешливом.

Утром цветная темнота почти отступила, но сон не спешил выпускать деву из своих жадных объятий. Болото редко отпускает свои жертвы, особенно, если они того не хотят. В зыбкой тишине тепло, в темном иле похоронены многие и многие из тех, что хотели жить. Чего теперь хотят их гнилые кости? Она ляжет рядом, во тьму и густое смрадное месиво поглотит все надежды, мечты, чаяния. Только и останется теплая густота текущей сквозь пальцы илистой жижи, полной гниющих трав, тушек певчих птиц с некогда цветным оперением и костей ее соратников. Вот в руках задержался череп, смеющийся провалами пустых глазниц, в которых мелькали шустрые рыбки, сверкая чешуей в лунном свете. Сестра всегда любила этих мелких забавников с пестрой расцветкой. А как она вкусно их жарила на берегу, после долгого дня. Сестра...
Череп вывалился из дрогнувших пальцев, обдав на прощание ароматом луковых трав и солеными брызгами морской воды.
Эске бежала по берегу, силясь догнать идущую впереди фигуру. Та дева медленно брела по песке, порой наклоняясь, чтобы поднять ракушку или слишком медленного краба.
Эске бежала, но песок тягучей густой жижей засасывал ступни, хватал за колени, засасывал, утягивал на дно. Она уже шла провалившись по пояс, разгребая месиво из разложившихся кусков некогда живых и веселых зверез и птиц, обгоревших смрадных трупов. Кричала, звала, но из горла вырывался только волчий вой, да луна насмешливо светила в окно. Из распахнутых настеж ставень дул ледяной ветер, превращая все вокруг в лед и острые лезвия сломанных мечей. Дева резко обернулась - на одном из чистых, сверкающих обломков она заметила пятнышко. Не дело это, непорядок, надо стереть грязь! Но что это, сколько не старайся, а пятно все не уменьшается. Напротив, липкий красный потек размазался по всему лезвию. Эске в испуге обернулась. Все мечи вокруг истекали кровью, плапились, осыпались ржавой трухой. А ее ладони, они были вме изрезаны, перепачканы копотью. Но нет, это пальцы чернеют, дыматься, кожа слезает с костей и отваливается кусками, падает в пепел и обломки. Все вокруг было разрушено, сожжено, осквернено. Дым залепил глаза и вонь паленой плоти забилась в горло. В отчаянии дева закричала...

- Тише, милая, тише. Это только сон. Вот, выпей, станет легче. - Жесткие, добрые ладони, теплый, густой напиток. Сон, кошмарный сон. Может, и сестра не погибла, и не было ее погребального костра? А все лишь видение, бред? О Эру, почему так холодно? Где она? Откуда взялись костер и хмурые лица вокруг? Они ведь были в крепости... Силясь подняться, Эске оперлась на локоть и резкая боль прошила тело.

- Тише, милая, тише. Побереги руку, побереги силы. - В неясном свете костра лицо старшей целительницы было словно слепленным из огня и сажи. - Впереди еще долгий путь, не трать их понапрасну. - Долгий путь... Куда? Или откуда. Эске отвернулась и прыкрыла глаза. За закрытыми веками, в темноте, ждали кошмары. Но самый страшный, самый жуткий они сотавили позади себя, во Вратах. И да сохранят их всеблагие Валар, хоть никто из пришедших в Белерианд этого и не заслужил. Сон не шел и дева молча лежала, неслышно плача об оставленных соратниках, погибших друзьях и старшей сестренке. Впереди был долгий путь, надо было отдыхать и набираться сил. Хоть и не совсем понятно, откуда их брать.

День сменялся ночью, кошмары то наваливались, то отступали. Носилки покачивались, но идти сама нолдолиэ пока не могла. Слишком слаба, слишком болела сломанная рука. Хорошо хоть ноги целы, хоть синяков, по словам целителей, и не счесть. Сильно ушиблась, но везучая. Одна из всего своего отряда только и выжила. Теперь живи, живи за себя и за них. И отомсти за всех.
Да, она отомстит. За все, за всех. И только для этого и будет теперь жить. Ради смерти врагов, ради мести.
И когда вдали показался Химринг, Эске больше и не думала лить слез.

Радость от вида крепости не была обманута: конница вышла встречать утомлённых дорогой беженцев, оказывая помощь и выражая радость, пускай и скромную, ибо громкие эмоции на общем фоне трагедии казались нолдор неуместными и оскорбительными. Сам Майтимо встречал спасшихся из Врат, дожидаясь их во внутреннем дворе крепости. 
И он действительно был рад и желал помочь, но не мог верить абсолютно всему увиденному, то, во что ему предлагают поверить. 
За пришедшими - следить. Пускай лучше лорда сочтут подёрнутым тьмою, чем сдать крепость врагу, заимев свободно гуляющего по ней шпиона Севера.
Время диктовало направление мыслей, корректировало их и направляло, отравляя всё и вся - размывались рамки, крепкие в иные дни, из непроглядной тьмы росли новые, жесткие правила.
В Химринге слишком много тех, кто не способен сражаться - мирных жителей. И покуда армия Врага не маячит на горизонте, было решено отправить их на юг, подальше от линии фронта, туда, где, быть может, ещё сохранилась иллюзия мира. Так было даже легче, легче для Майтимо. И безопаснее для мирного населения. К тому же не стоило забывать про обещание: вместе с семьями воинов, детьми и пришлыми беженцами, желающими укрыться от армий врага, отправится и его странный гость, некогда оставленный Майроном феанорингу на попечительство. 
Пришедшим так же было предложено покинуть Химринг после короткого отдыха и отправиться на юг, тем из них, кто повидав ужасы войны, остался напуган или сбит с верного пути, тем, кто не мог поднять меча против недруга, сломавшись. Ни принуждения, ни уговоров, короткий вопрос - милосердное предложение и ожидание ответа. 
А после... После выход, которым выйдут покинувшие крепость, приказано завалить камнями. Вряд ли им, защитникам твердыни на холме, уготован конец, отличный от победы или полного поражения. 

Спустя некоторое время, Майтимо нашел укромный уголок... будь он человеком, он бы хлопнул себя ладонью по лбу, но он просто взялся за виски и покачал головой. "Так, давайте подумаем. У меня тут есть те, кто видели что и как произошло. А я их толком не расспросил, что произошло, да еще за ними слежу и пытаюсь отослать подальше, с глаз долой. Это у меня совесть так странно работает или я просто хочу выкинуть мысли об обидном поражении с глаз долой и из сердца вон. Нет, стоп. И что за бред я успел приказать..."
Вот насчет завалить камнями выход из крепости - это очень сентиментально, но глупо. По счастью, этот приказ и не спешили выполнять пока.

Вместо того, чтобы выгонять беженцев дальше на юг, лорд Маэдрос нашел время на то, чтобы поговорить с каждым, ушедшим из Врат. Как-то, он старался найти слова для каждого из уцелевших, сказать что выжить - уже немалая заслуга. Живой и воин и целитель, даже тот, кто никогда не выбирался из своего сада может быть ценнее, чем мертвый. Мертвый герой уже не сделает в этом воплощении ничего. А перед живым открыты все дороги.

Вместе с тем, Первый на основе разговоров с беженцами постарался составить себе подробнейшую картину произошедшего. И через некоторое время у эльфийского лорда зрел план возмездия.

Осталось посетить буквально двух выживших героинь - пациентку-стрелка и целительницу. В комнату, где первая понемногу поправлялась, а вторая заботилась о выздоровлении, лорд осторожно постучался.

- Я не помешал?

НПС Мистэлиндэ, старшая целительница Правой Половины Аглона, после октября 454 года - старшая целительница Врат Маглора.

Слежку целительница заметила не сразу. Слишком о многом надо было позаботиться. Слишком о многих. Разместить, перевязать, объяснить местным целителям, что надо сделать в первую очередь. Рассказать о ранах каждого из выживших. Умыться. Смыть грязь и гарь. Выплакаться вволю, пользуясь тем, что никто не увидит слез. Волосы скроют лицо, вода - слезы. И , стерев с тела то наследие Врат, что могла смыть вода, пойти спать. Спустя вечность опуститься в постель, чужую, холодную и провалиться в сон. Глубокий и темный, как болотный омут. Тяжелый, как боль и тоска в ее феа.
Сколько она спала, ей не сказали. Да и нолдиэ и не спрашивала. Натянув на себя одежду с чужого плеча, слегка великоватую, она пошла проверить своих. И заметила, что пришедших из Врат не оставляют одних. За ними, за ней следили. Но гораздо хуже недоверия родичей было то, что сам лорд Нельяфинвэ  сомневался в крепости духа выживших верных лорда Куруфинвэ. Их погибшего лорда. Это было подобно ведру ледяной, грязной воды, выплеснутой в лицо. В самую глубину феа. Это было больно, много больнее ран тела. На миг это почти заглушило боль потери.
Целительница холодно, но очень вежливо ответила лорду Химринга, что каждый из выживших волен сам говорить за себя. Она же от войны бежать не будет, целителю всегда найдется работа в крепости, к которой подступил враг. И, коротко поклонившись, ушла к самой проблемной своей пациентке. Маленькая лучница выздоравливала тяжело, ее мучили кошмары.  Этой девочке, как никому другому, необходима была помощь.
Стук в дверь был для нолдолиэ полной неожиданностью. Она никого не ждала и никого не звала. И визит лорда Химринга был ожидаем ею примерно так же, как снег в летний зной.. И не сказать, чтобы приятной. Но волю своим чувствам целительница не дала. Вежливость сейчас - ее щит и ее же оружие. Ледяная вежливость.

- Нисколько. Лорд крепости не может помешать ее гостям. - И эльдалие приветственно склонила голову в поклоне.