Полевой лагерь, разбитый в подходящем месте. Подходящим признано место с ручьем. В центре лагеря сконцентрированы раненые, ими занимаются те, кто умеет и те, кого можно пристроить к делу на уровне подай-принеси.
Дозоры расставлены щедро, на достаточном удалении от лагеря, так чтобы если что- успели доскакать и поднять тревогу заранее. Чтобы оставшиеся в лагере успели подхватиться.
На всякий случай коней расседлывать не стали, потому что таки "вдруг что".
В целом личный состав отдыхает, но бдительно, ибо считать себя в безопасности тут- совершенно дурное дело.

Лагерем встали нескоро. Лишь когда отъехали довольно далеко от разгромленного форта, и когда место нашлось удачное. В установке лагеря, как и в организации отступления, ни суеты, ни спешки, ни неразберихи не было. Опять же все знали что и кому следует делать и это и делали. Ранеными занимались. Бинтовали, давали обезболивающие настои, зашивали раны… В обшем, как обычно, как после каждого боя. Их устроили в центре лагеря. Там же разожгли пару небольших костров так, чтобы те давали мало дыма, и их можно было заметить лишь с близкого расстояния. Скоро их потушат, только вода вскипит. Не нужно им гореть долго, да и не выйдет долго.
Сейчас наверное всем нашлось дело. Кто-то работал с ранеными, кто-то помогал, кто-то, а точнее аглонские воины, пошли дежурить в дозоры. Всё привычно, так, как и должно быть после успешной битвы, которой, хорошо бы, не было бы продолжения. Отдыха не предвидится. Пока не предвидится. Но это не проблема. Отсутствие боя – уже отдых.

Менестрелю хотелось присоединиться к своим, упростить кому-нибудь из них задачу. Но… Слишком быстро стало ясно, что ничем кроме советов помочь он сейчас не может. Ни одно его действие, направленное на излечение, не приносило результата. Это начало несколько раздражать. Хотелось долго так и вдумчиво выругаться. Может быть тогда и стало бы полегче… Хотя… А смысл. На себя бесполезно уже ругаться. От этого ума как-то не прибавится да и рассудительности и умения принимать правильные, действительно правильные и справедливые решения тоже.
Так. А теперь стоило сесть и подумать. Хорошенько так подумать. И разложить всё по полочкам. Чтобы больше не совершать подобных ошибок. Чтобы не оказываться вот так вот в безвыходной ситуации, да ещё и других на край пропасти толкать. Чем Макалаурэ и занялся. В смысле попросту сел на расстеленный плащ в поле видимости своих верных, кому надо будет, увидит, подойдёт, спросит или скажет что нужно, и занялся анализом произошедшего. Итак. Мирные жители деревни. Женщины и дети. Они остались без опоры и защиты своих мужчин уже в первые минуты после атаки нолдорской конницы. У них был шанс уйти сразу. В пещеры. Маленький, но шанс. Нолдор отряда у них этот шанс отобрали, захватив их в кольцо. И у них была возможность тогда либо просто продержать пленных до возвращения основного отряда, но тогда бы пленные стали бы лишь помехой и ненужной абсолютно заботой, и их проще было бы попросту отпустить, либо закончить дело быстро и сразу – попросту сузив кольцо и применив мечи. Но ни того, ни другого они не сделали. Вот, в этом кроется основная ошибка и ошибка в первую очередь лорда, ибо на войне его решение – закон для верных. Они в конце концов не орки, а он, Кано, не прислужник Моргота, чтобы врагов перед смертью ещё и мучить положено было. Напугать – да, можно, заставить сбиться в кучу и стать хоть на миг, хоть на самый крошечный миг оказаться равными воинам, ведь сила толпы куда как пострашнее силы оружия. .. А вышло… А вышло то, что вышло. И правильно оказывается Хуан показывал. Он понял всё куда как быстрее элдар. Он вообще понятливый… Так. С причинами он, вроде бы разобрался. Теперь стоило понять, почему именно то случилось, что случилось. Ответ оказался слишком уж прост, прямо до смешного. Не нужно было сразу брать в плен мирных, пусть бы ушли в свои пещеры, что бы там их бегство могло изменить… Менестрелю нельзя было идти против слабых. Надо было идти сразу к форту. И либо, как и получилось, заниматься тем делом, для которого он, собственно, по большей части и поехал, либо к брату в щтурме присоединяться. И воевать по справедливости против равных, против воинов. Вот и итог последовал… Быстро последовал.
- Хороший жизненный урок тебе, Кано… Угу… Точнее даже… Пожизненный. – Менестрель грустно усмехнулся. Зачерпнул в горсть воды из ручья, на берегу которого всё это время и сидел и плеснул себе в лицо, будто желая смыть ненужное, ошибочное из своего недавнего прошлого. Тряхнул головой, отбрасывая назад упавшие на лицо пряди волос и направился к своим. Оставаться одному попросту не хотелось. А там хотя бы в качестве советчика и подсказчика он будет нужен ещё какое-то время.

Ну что ж, уйти им удалось. И никто их не преследовал, по крайней мере не догнал.
Значит- все было сделано верно, и спешка, и брошенные мертвые были оправданы. Турко все еще казалось, что оставлять тела просто так - совершенно дрянное дело, неправильное в той степени, которую он, третий сын Феанаро для себя полагал уже не достойной, но. Но не поступи он таким образом, не прими это решение - и мертвецов было бы больше. Значит- так надо. Конечно, далеко не всегда хочется и надо совпадают, и того реже на войне "надо" совпадает с "хорошо", но что поделать? Первейшая обязанность лорда - брать на себя ответственность за всю необходимую дрянь, и потом открыто заявлять "Да, это было мое решение. Да, я знал что делал".
Когда закончилась вся хорошо организованная суета, связанная с расстановкой лагерного быта, Охотник первым делом убедился, что Хуаном занимаются лекари. Что раны пса промывают и штопают, и готовы повязки, и что все, что можно сделать в такой ситуации - сделано будет. Но все равно- крутился рядом, стремился чем-то помочь на уровне "подай-принеси, уйди-не мешайся", гладил пса по поникшим ушам и широкой морде, стремясь если и не облегчить страдания друга, то по крайней мере поддержать того морально.
- Держись, Хуан. Сейчас заштопают тебя- будешь красивый, как всегда. Ничего, мы еще побегаем. Еще не одного оленя загоним...
Наконец лорд, болтающийся в импровизированном лазарете на уровне "не пришей кобыле хвост" со всеми своими переживаниями окончательно надоел лекарям, и самый смелый из них намекнул лорду, что не сходить бы тому умыться. А то грязный он, как последний орк, а жизни пса ничего не угрожает и самое полезное, что лорд сейчас может сделать - это отстать. Совершив надо собой немалое усилие, Охотник все внял совету, последний раз окинув взглядом белого пса, возлежащего на носилках и отбыл в сторону ручья. И на подходе к тому ручью увидел Кано, двигающегося встречным курсом. Что ж, это было удачно, потому как у Третьего оставалось еще одно дело, напрямую связанное с братом. Разговор, да. И вести этот разговор было бы лучше не посреди лагеря, а в месте более уединенном.
- Пойдем Кано. Нам надо поговорить. Не то чтобы я хотел, но - надо.
Третий прихватил брата за локоть, и решительно потащил обратно, к ручью, туда, где оживление было поменьше. Полного уединения конечно, им не найти, но не центр расположения нолдор. По тому, как именно Третий буквально конвоировал брата к месту беседы, и с каким выражением лица это делалось, как то сразу становилось понятно - разговор будет, обязательно, не смотря ни на что, включая желания обоих участников беседы.
- Макалалурэ. Что было в деревне? Я видел форму, но мне надо знать суть.
Третий предельно серьезно заглянул в лицо брату, не спеша пока приближаться к воде и вообще делать хоть что либо. Ополаскивание рук и лица подождут, важнее разобраться в случившемся и, возможно, как то помочь брату в плане понимания всего. Себя- в том числе. Третий подозревал, что все может завершиться безобразным скандалом, но надеялся на более конструктивное развитие ситуации. По крайней мере пока.

Отойти далеко от ручья Макалаурэ не успел. Навстречу ему шёл Турко. И судя по всему шёл именно к нему. Что и подтвердилось первыми же его словами.
- Пойдём. - Короткий кивок, и менестрель идёт за братом, вновь возвращаясь к ручью. Что ж, поговорить им и впрямь надо. Не так как тогда, у сарая, а нормально. Просто поговорить. И выяснить то, что пока оставалось невыясненным. А судя по виду Турко вообще можно было сделать вывод, что если не сейчас, то уже никогда, а никогда... Этот разговор слишком будет важен, чтобы просто так взять и опустить его, забыть о нём.
- В деревне была череда мелких ошибок, повлёкших за собой одну серьёзную, которой благодаря вам с Хуаном удалось избежать. - Макалаурэ сделал паузу, немного подумал, явно подбирая слова для объяснения, ибо предыдущие ничуть не разъяснили ситуацию, раздражённо хмыкнул и проговорил, смотря куда-то в темноту. - И зачем я вообще к мирным полез... Знал же, что ничем хорошим не кончится. Оно ничем хорошим и не кончилось. В общем я, идиот, балансировал сегодня на самом краю бездны со своей нерешительностью и давно устаревшими и не работающими принципами. - Он зло мотнул головой, вновь отбрасывая волосы назад, и куда умудрился обруч задевать... - А ещё там сегодня была, похоже, наглядная демонстрация того, что мне можно идти воевать лишь против равных. Либо не командовать, но слушать приказы других, тех, кто подобного бы даже не удумал не то что почти не совершил.
Кано пристально глянул на Охотника, ожидая его реакции на подобное всё-таки несколько сумбурное объяснение случившегося. Всё же если мысли удалось привести в порядок и всё разложить так как надо, то слова пока ещё порядком отнюдь не отличались.

Третий выслушал ответ брата внимательно. Очень внимательно, стараясь не упустить ничего из сказанного. В итоге получалась картина... странная. Песнопевец на вопрос как бы и отвечал, и как бы нет. Вернее- казалось, что менестрель избегает называть своими именами то, что было совершено и то, что совершено не было. Охотник медленно выдохнул, и с предельной четкостью осознал - разговор будет длинным. Очень длинным.
- Кстати, да. Чего ты к ним полез, если не знал, что с ним потом делать... Или- знал?
Вообще, Третий собирался именно что разбираться, а уж никак не скандалить. Собирался, пока шел к ручью, пока тащил брат за собой... Да ладно, он много когда в жизни собирался что то не делать. И часто, очень часто это не выходило. Например, вот сейчас слова об устаревших принципах неприятно царапнули, отдавая на вкус ошибкой логики. Причем в той хитрой стадии, когда формально логика соблюдена, а на выходе черное красится в белый и дважды два запросто равняется пяти с половиной.
- И какие же такие принципы у тебя устарели, брат мой? Какие из них вышибли тебе мозги настолько, чтобы Хуан стал защищать орочье мясо? Ты никогда на моей памяти не был жаден до смерти, любой смерти.
Третий медленно подошел к ручью вплотную, опустился у воды на землю и принялся ополаскивать руки в холодных струях. Бурая, крепко подсохшая кровь отмывалась неохотно, но - отмывалась.
- И давай уже называть вещи своими именами. Ты знаешь, игра словами- не мой конек. Но если тебе интересно, то я могу объяснить, где ты не прав, и как надо убивать. В этом я разбираюсь не в пример лучше.

- Вообще хотел задержать до окончания штурма форта. Но потом понял, что после ни у вас, ни даже у нас времени на них может просто не остаться, либо твои воины всё равно закончат их жизненный путь. Потому и решил... - Менестрель не закончил фразы, махнул рукой. - А потом помедлил, стал вглядываться в лица... И побоялся, что вот так вот запросто ударить не смогу. - Подобное признание давалось нелегко. Каков ни был менестрель по характеру, а нолдорская гордость всё одно не давала спокойно и легко признавать свои слабости. Даже перед братьями признавать...
- Я не любил смерть. И продолжаю не любить. А принципы - глупая игра в благородство рыцаря света, чей клинок не принесёт гибели невинным. Злая шутка судьбы, расставившая всё по своим местам, стеревшая весь блеск с сияющего панциря, превратив его в тёмные одежды. Почему-то вдруг показалось, что огонь справедливее меча окажется. Верным выходом тогда показалось. Тогда... А сейчас таким глупым и неправильным. - Он прикрыл глаза из-под полуопущенных век наблюдая за действиями брата и сомневаясь в том, что ему удастся объяснить всё без иносказаний и игры слов. Не его это стиль был. Он понял, он всё понял и во всём сумел уже разобраться, просто пока не знал, какими именно словами можно чётко и логично всё это пересказать.
- Да я уже и сам понял, где и почему оказался неправ. Но да, объясни, как это видишь ты. - Всёже а вдруг он всёже в чём-то ошибся или не доразобрался. А Турко, как сам справедливо заметил, в искусстве убивать понимает куда как больше.

- Не можешь сам- скомандуй другим. У тебя там воины все-таки, а не трепетные девы. Ты лорд, ты принимаешь решения. Дрянные, неудобные, любые. Твоя роль - нести ответственность за все. Я сегодня например, положил не только орков, но и аглонских бойцов. Я принял решение брать форт, я их туда пригнал, я же их там оставил валяться. А знаешь почему? Да потмоу что никто, кроме меня этого не решит. Потому что  у меня нет права перекладывать дрянное решение на плечи кого бы то ни было. Когда мне на очередном штурме разметает требуху вражеский клинок, а башку насадят на кол, и владыка Намо спросит я ли совершал все то, что мои верные и я успеем натворить, я отвечу ему- да. Именно я, а не судьба, обстоятельства или мои верные.
Третий закончил отмывать с ладоней последствия штурма, и поднялся на ноги. Против обыкновения, это не было легкое, стремительное движение, нет. Поднимался он тяжеловесно, как крупный, предельно забегавшийся зверь. Мерзко ныло плечо, где входил в пору спелости синяк. Не менее мерзко давила на загривок общая усталость, которая в иное время могла бы быть приятной, но не теперь. Медленно Охотник вытянул клинок из ножен, и резким движением вогнал его в землю.
- Смотри, Кано. Это меч. Бесполезная полоса железа, которая никого не способна убить. Не мечи убивают, брат мой. Что же касается войны- то это просто!
Охотник резко выдохнул, по собачьи встряхивая головой. Пришло время стать собой-привычным. У которого все просто, понятно, легко и нет никаких проблем. Никогда. Не так сложно развернуть плечи, переставая сутулиться, и совсем просто сложить губы в легкую полу улыбку. Солнечную такую, мягкую. Девы от такого маневра буквально вешались, а плохо знающие третьего сына Феанаро решали что перед ними нолдо, запас душевного тепла и оптимизма в котором превышает все границы. Те же, кто знал хорошо, понимали, что эта вот красивая картинка не значит вообще ничего, а если и значит, то исключительно желание не показывать истинное положение дел.
- Просто представь, что ты воюешь против себя. Что ты- на месте врагов. И с этого ракурса думай о том, что ты о себе расскажешь, если выживешь. Хотел бы ты встретить себя на поле боя? И если ты понимаешь, что нет, что рассказать ты можешь только подлой, жалкой гадине- то дело плохо.  А если сам для себя ты стал бы противником достойным, таким, чтобы было не стыдно хвастаться победой и не стыдно проиграть- то все верно. Не отказывай противнику в том, чего хотел бы для себя. В честной битве, в легкой смерти, в не позорном поражении. Понимаешь, о чем я?

- Турко, дело не в воинах и не в том, что я не могу им приказать или не приказать. Я не могу им приказать идти всё дальше ко тьме, а сам стоять в стороне. Это неверно, по-моему. Либо мы все вместе несём смерть и делаем ещё один шаг ко тьме, либо всё также вместе не делаем ничего. - По крайней мере он сам так понимал справедливость взаимоотношений с верными. Они не должны совершать тёмные дела за него. Либо он с ними, либо никто. А про то, что он имеет право дать им этот приказ, и они не смогут оспорить и сделают, менестрель знал. Но считал неправильным и в чём-то даже подлым укрываться за спинами или поступками верных. Турко верно говорил. И про решение, и про право лорда, становящееся иногда удавкой на шее самого же лорда. Только ведь он, Охотник, не послал своих воинов на штурм, расположившись на ближайшем холме и наблюдая оттуда. Только ведь и ему грозило остаться там, на залитом кровью дворе форта, а после так там и лежать без должного погребения, без могилы... Какие же они будут лорды, если будут толкать в бездну или на смерть тех, кто шёл за ними, оставаясь в стороне, за щитами, за спинами. И какие же они будут лорды без некоторого хладнокровия по отношению к воинам. Некоторого и в крайних ситуациях, когда или или...
- Мечи - оружие, инструмент, с помощью которого можно убить. Ничего иного ими сделать нельзя. Только принести боль и смерть. Оружие создаётся для этой цели. Помогать нести смерть, проливать кровь, идти всё ближе ко тьме.
Сам по себе да, меч не сможет ничего сделать. Но он ведь изначально создан, чтобы быть чьим-то помощником в деле принесения смерти. В этом его отличие например от обычного ножа, который ковали например для резки хлеба или помощи в вырезании по дереву. И совсем необязательно, что ножом будут убивать или хотя бы ранить. А вот меч... Ну что мечом можно ещё делать? Овощи что ли чистить или землю пахать? Нет... А впрочем, видимо они с братом понимали всё это слишком по-разному. Поэтому и воспринимали тоже по разному. И сейчас Макалаурэ, вдумчиво смотря на улыбнувшегося Турко, пытался понять то, как он понимает это, что хочет донести до него кроме того, что меч сам по себе бесполезен. Кано просто хотел понять... Он ведь знал, что без оружия убить невозможно...
Менестрель попытался представить, что воюет против себя. Почему-то упорно представлялось лишь зеркало, в глубине которого его двойник делал то же самое, что и он сам. И отделаться от этого образа никак не выходило. Помучавшись над этим с пару минут, Макалаурэ решил пойти, что называется, другим путём. Раз перед глазами встаёт только зеркало, то это зеркало надо попробовать заставить показывать то, что ему нужно, а не что оно обычно показывает. Вернее даже не так, через обязательное правило зазеркальной глубины суметь пройти и увидеть совершенно иное. Проще говоря, он стал представлять разные ситуации и своё в них участие и смотреть на это в воображаемое зеркало, послушно всё отражающее. Заняло это довольно много времени, и со стороны могло показаться, что менестрель уснул стоя, ибо он стоял неподвижно с закрытыми глазами и с выражением полной отстранённости от реальности на лице. Но наконец это прошло. Кано открыл глаза и кивнул последним словам брата.
- Теперь понимаю.

- Ну и зачем ты это сделал?
- Мне было нужно испортить что-то красивое. (с) бойцовский клуб.


- Ну да. Либо ты идешь вместе с ними, и своими приказами ставишь себя на одну доску- либо ничего не получится. Но если ты хочешь стоять в белом плаще, то зачем тебе вообще воины? Вернее - почему _ты_ ими командуешь? Тут ведь какое дело, брат... Либо ты по колено в грязи и по уши в крови, но тянешь эту лямку, либо кладешь своих воинов, потому что они будут ждать... Ждать от тебя приказов, в том числе таких, которые их в это болото загонят. Потому что с чистыми руками битв не выигрывают. А лягут они от того, что ты будешь решать, как не замараться, когда уже настанет время действовать.
Третий каким-то шестым, звериным чувством чуял - он говорит зря. Его не слышат, или не хотят слышать. Или- не могут понять. И от того Охотник начинал злиться. Люто бесили его такие ситуации, когда вроде всех врагов победили вот, а самое нужное не выходит. Мало что с такой силой выбивало Третьего (и без того не обладающего добродетелью терпения) из колеи, как собственное бессилие.
- Мечи это просто мечи. Можно убивать ими, можно без них. Можно свернуть шею руками, хотя, клинок конечно, упрощает процесс, но сути не меняет.
Третий честно пытался сохранять непринужденный вид, но уже не выходило. Слова звучали резко, как ультиматум, не подлежащий обсуждению. Улыбка поплыла, скомкалась, выродившись в кривоватый оскал, который бывает у собаки, еще точно не решившей- кусать насмерть или так, облаять для порядка. Вообще, по хорошему наверное надо было плюнуть на этот разговор, на разбирательство это бессмысленное, но дурное упрямство не давало. И раздражение не давало, да. Нет уж, он точно поймет, что и как повернулось в голове у брата, где нормальная логика дала сбой, превращая Менестреля в незнакомого и чужого монстра. И что то с этим сделает, обязательно. Вот только что?Пока, увы, хотелось лишь одного. Взять впавшего в задумчивость брата, и трепать, как легавая трепет лисицу. До тех пор, пока тот не осознает. Или- притопить того в ручье, чтобы мутноватые, холодные воды вымыли из сознания Кано проросшую там дрянь. Да что там, хотелось просто засадить ему латной перчаткой в лицо, чтобы сбить это замороженное спокойствие. Проломиться через стену задумчивости и увидеть наконец, есть ли за ней хоть какие-то эмоции.
- И что же ты понял? Расскажи, уж постарайся. Потому что я пока тебя не понимаю почти. И мне это очень, _очень_ не нравится.
Негромко, с отчетливым нажимом проговорил Охотник, радуясь, что перчатки как раз снять успел.

- Да знаю я это. - Фраза получилась отрывистая и с каким-то даже раздражением. - Поэтому и попытался хоть что-то сделать. В итоге оказалось, что лучше бы либо вообще ничего не делал, либо ещё подумал, либо сделал так, как думал первоначально. - Проблема в том, что ему сейчас было трудно объяснить свои мысли. Он вообще думал много, не всегда правда верно, но тут на самом деле как уж получится. А вот объяснять мысли просто вот так, в разговоре не то что не умел, умел, но это не всегда выходило так как это надо. Вот потому и выходило непонимание, вот потому и казалось иногда другим, что он их не понимает или попросту не слышит. И слышит и прислушивается. И даже делает зачастую как посоветовали... И каждый раз вновь и вновь убеждался, что незачем было идти воевать, что война с её странными и жестокими законами не для него. Но каждый раз вновь себя одёргивал, повторяя, что остаться он не мог, никак не мог. Ведь он сын Феанаро, он тоже давал Клятву, и он тоже должен пройти выбранный ещё в Амане путь до конца, какие бы козни на этом пути не подбрасывала бы ему судьба. А оглядываться назад и жалеть о несодеянном - странно. Нужно смотреть вперёд и пытаться предугадать, что дальше может ожидать.
- В таком случае руки будут тоже оружием. Но это лишь за неимением оружия настоящего.
Тьма всё это побери... Да что же это за день такой сегодня... Длинный, сложный и ужасно кривой. Понятное дело, что ничего в жизни просто так не происходит. Но чтобы вот так... Это просто-напросто тяжело. Потому, что трудно менять своё видение некоторых аспектов жизни на кардинально противоположное. Но это делать приходится и необходимо. Ибо то видение, что было, неправильно.
- Твои слова понял. И твою правоту тоже понял. А ты... Ты наверное и не поймёшь. Я сам-то себя не слишком понял сегодня. Хотя я понял, что был категорически не прав и поступал неверно. И мне стыдно за это, признаю. - Помедлил немного и добавил. - Только это уже ничего поменять не сможет. - А, посмотрев пристально на брата, произнёс. - Турко, не злись. я и впрямь уже всё понял. - Менестрель не знал, что там собирался сделать Охотник, но так и не сделал, просто понял, что чего-то всё-таки не случилось и что брат злится. И ему не хотелось, чтобы так было, очень не хотелось.

- Лучше было бы, если бы ты, старший брат, к своим годам привык думать на два шага вперед!
Стремительно вызверился Третий. Уставший, замотавшийся, причем как физически (ага, а ты побегай на штурме, полазай за баррикады в доспехе), так и морально, он стремительно терял адекватность. А уж эмпатии как таковой за Охотником в принципе водилось исчезающе мало. То есть, понять что что то не так ее хватало, а вот разобраться, прочувствовать что именно не так- уже нет. И как следствие, он мог ориентироваться только на то, что видит со стороны. А со стороны сдержанность, мягкость подачи, свойственная Менестрелю, откровенно работала против Второго сына Феарано.
- Меч, рука, камень с обочины! Да какая разница? Что вот это меняет?
Третьего несло, и действовал он совершенно не думая. Думать он сейчас физически не мог, момент, когда ситуацию еще можно было как то развернуть, Кано упустил. Забыл, видимо, что Охотник как и все Семеро- сын своего отца. И если другим достались талантливые руки или острый разум, то Третий в наследство получил дар слетать с тормозов. Действовать, не думая о последствиях, плавиться в злом пламени собственных чувств, и горе тем, кто окажется рядом. Не будь Кано так спокоен, сорвись он, накричи в ответ - это могло бы сбить порыв, но этого не было. А еще- страшная ошибка говорить "не злись" тогда, когда уже поздно. Когда резкая волна ярости уже ударила когтистой лапой под ребра. Это все равно что тушить пожар сухим лапником.
-Слишком много слов ни о чем, брат мой! Я не пойму?
Уже откровенно прорычал Охотник, за полвздоха оказываясь рядом с Менестрелем, хватая того за ворот кольчуги и опрокидывая на землю. Так, бывает, бросается на оленя волк, вцепляясь в глотку  и опрокидывая на мох.  Глухо лязгнули доспехи, когда Третий оказавшись сверху, прижал брата лопатками к земле. Ворота, впрочем, он не выпустил и хватка эта была не шуточной. Как это все выглядит со стороны, и что подумают те, кому выпадет несчастье сходить по воду именно сейчас, Турко не волновало.
- А ты объясни мне. Объясни так, чтобы я понял, Менестрель! Тебе ли быть косноязычным!
Охотник резко потянул брата на себя, но только для того, чтоб с силой впечатать Кано лопатками в землю. Да, Макалаурэ был в кольчуге, да, они были одной почти весовой категории, но это не решало ничего. Потому что опыта драки, в том числе бессмысленного нижнего партера, у Охотника было больше. И куда больше было запала.
- Ну? Убеди меня! Заставь поверить, что мой брат не безумец! Что не вражья тварь приняла его облик!
В качестве мотивации последовал еще один весьма чувствительный рывок и последующая стыковка Менестреля с грунтом. Охотник скалился битым волком, пах железом и кровью, и был совершенно, по звериному серьезен.

Проблема менестреля была в том, что он не умел срываться, не умел шуметь и выплёскивать свои эмоции в ярости или злости. От природы спокойный, он пытался до последнего удерживать свой огонь внутри, не давая ему возможности вырваться наружу. И это у него получалось. К сожалению при общении с такими взрывоопасными личностями как Тьелкормо, это-то вечное спокойствие и меланхоличность Макалаурэ и подводили. Он мог сорваться, мог наговорить всего и сразу, но... Но не в подобных случаях. К сожалению.
Поэтому и последовавшие действия брата он предотвратить никак не смог, только понял, очень хорошо понял, что же сейчас всё-таки будет.
И состояние Турко тоже понял. Охотник не понимал, не мог понять происходящего с ним, менестрелем. И думает видимо, что ничего до него дойти не смогло, что не понял он своих ошибок... Вот только... Вот только, оказавшись на земле, да ещё когда брат сверху придавливает и к этой самой земле за шиворот прикладывает, трудно высказывать логичные и правильные мысли, тут бы вообще все мысли не порастерять. Но он хоть как-то попытался.
После последнего требования Охотника, представив это, Макалаурэ вздрогнул. Вот же... Воображение слишком хорошее...
- Если бы я был тварью, меня бы ничто не остановило, и дело бы начатое я довёл до конца. -Со вздохом спустя небольшую паузу произнёс Кано, как-то немного грустно смотря на брата. Неужели и правда так со стороны казалось, неужели и впрямь он на столько не был похож на себя... Видимо да. И это даже его самого пугать начало. Успокаивало только то, что больше подобного точно не повторится, ибо что-что, а учиться на ошибках Кано умел хорошо. Он уже некоторое время как понял, что сейчас лучше не сопротивляться, не вырываться и вообще не дёргаться. В противном случае может только хуже выйти. - А безумие... Может оно и было. Да только схлынуло также быстро как и накатило. Я уже нормален, брат мой, я ещё тогда после твоего появления у сарая перестал поддаваться этому... Я ошибся, пойдя воевать с мирными и думая поступить с ними не по чести. Я учёл свою ошибку. И больше её не повторю. - Говорить приходилось почти с трудом. Общение спины с землёй давало свои плоды. Пусть на нём и была кольчуга, но силы Охотнику было тоже не занимать. Да ещё и ножны с мечом, закрепленные на спине, добавляли "приятных" ощущений.

- Может,и было безумие... А может и не было, так что ли получается?
Как известно, борзая перестает трепать лисицу в двух случаях. Либо хозяин прикажет бросить, либо лиса дергаться перестанет. Третьему никто такой команды дать не мог, но в целом она и не требовалась. Образно выражаясь, лисица уже сдохла. То есть, проще говоря, Кано не сопротивлялся никак, а валять далее жертву, которая никак себя проявляет - не правильно. Вернее- бессмысленно. Нет диалога, нет отдачи. Дальше либо добивать уже, либо бросить...
- Так ты бы и довел, если бы Хуан не вмешался.
Тоном, которым обычно говорят с капризными детьми или ранеными животными произнес Третий, выпуская наконец ворот кольчуги Менестреля, и тяжело поднимаясь. Это был длинный и дрянной день, ночь была ему под стать. Вполне законное удовлетворение от взятия форта, от сделанного дела, смазывалось и на вкус отдавало гнилой болотной водой. Вспышка гнева исчерпала себя, не найдя ни отклика, ни приложения - сухой лапник горит жарко, светло, но не долго. Запал прошел, оставив после муторную пустоту и нежелание что либо решать. Здесь, сейчас решать. Разгребать вороха чужих проблем, править чужую логику... Да ну это все к Морготу!
- Разберись в себе, Макалаурэ. Реши уже для себя что-нибудь, подумай и реши...
Неспешно Охотник дошел до того места, где из тела степи торчал воткнутый ранее клинок. Вытащил его и преувеличенно аккуратно вложил в ножны. Хотелось домой. Хотелось снять давящий на плечи доспех и грязный поддоспешник, хотелось вымыться и расчесать волосы. И заняться чем-либо совершенно далеким от фортов и мировоззренческих нестыковок. Да хоть бы в трехтысячный раз делить с рыжей синдэ убитого три века назад оленя. А лучше- просто молчать, и пусть она говорит о чем угодно, лишь бы не важном. А рядом будет царственно возлежать Хуан, этакий живой памятник разумности и порядку. Сделав несколько шагов в сторону лагеря, Охотник остановился, оборачиваясь и глядя на брата через плечо.
- А пока будешь думать- сдай войска. Угробишь же их, с этими метаниями. Займись лекарями, хозяйством, тем, чем сам посчитаешь нужным. А воинов передай, пока не устаканится все. Это хороший совет, правда...
Сказано было без нажима, но жестко. Так паникующую лошадь уговаривают не кусаться. Договорив, Третий медленно побрел от ручья прочь, не оборачиваясь более. Захочет брат что то сказать, как то продолжить разговор- сам догонит. А с него, Тьелкормо, на сегодня инициативы хватит. Устал, надоело, у всего предел есть и он своего кажется достиг. Из всех не сделанных дел оставалось только одно - проведать Хуана и убедиться, что с валинорцем настолько все в порядке, насколько оно может быть.

- Я не знаю, что это было! Это было впервые и понять я так и не смог. - Вздохнул и добавил. - И, надеюсь, что больше не будет. - Он и впрямь на это очень надеялся. Ведь несколько минут вот такого вот непонятного опьянения отозвались ему слишком дорогой ценой и в итоге могли привести к таким последствиям, что лучше и не думать. Но не думать-таки не выходит. Всё время мысли к тому возвращались, прямо как назло. - Потому и не довёл, что Хуан вмешался, и что безумие то как-то схлынуло вскоре. Если бы это был уже не я, Хуан бы не смог помешать.
Турко наконец его отпустил и встал. Менестрель тоже лежать дальше не стал и тоже поднялся, чай не май на дворе, земля не слишком теплом радовала. Хотелось, очень хотелось спросить, а что же ещё решать, когда он уже успел всё решить за эти последние часы, прошедшие со штурма. Но он не стал. Значит есть что, раз даже Турко об этом ему говорит. Хотя... Ему-то так и не стало понятно, что сейчас в душе у менестреля творится. И не станет. Наверное. Потому, что они слишком разные, потому, что Кано закрывается и не хочет пока показывать никому свои внутренние сомнения и переживания, потому, что Охотник не Нельо, который будет терпеливо докапываться до сути проблемы, и скрывай не скрывай мысли и чувства, всё равно всё поймёт. И подтолкнёт так хорошо... в нужную сторону. Нет, Турко тоже подтолкнул сейчас конечно же, но всё же это было как-то не так, не совсем привычно что ли... Услышав последний совет брата Макалаурэ вскинул голову и как-то грустно-растеряно посмотрел на охотника. Чего-то подобного он и боялся...
- Ты в меня не веришь. Не веришь, что могу справиться, что учусь на ошибках точно также как и все, что сильнее, чем кажусь на первый взгляд... - Произнесено это было достаточно тихо и даже немного обречённо. Услышит - ладно. Не услышит - пусть, значит не нужно.
Догонять Тьелкормо Кано не стал. Вроде бы брат поставил хорошую точку в разговоре и что-то там ещё добавлять или как-то этот разговор продолжать не хотелось. Наверное им обоим нужно время. Турко - чтобы успокоиться и вернуться к привычному его настроению. А менестрелю - для того чтобы ещё раз подумать. Подумать над тем, а действительно ли он справится с этим, действительно ли сможет разобраться и не поддаться больше тому, что уже нахлынуло однажды. Должен справиться. Обязан просто. Но вот может ли он сам это гарантировать. Менестрель прислушался к себе, своим ощущениям, своим эмоциям. И понял, то сможет справиться, всё-таки сможет. Слишком уж неоднозначные и немного противные даже были ощущения.
К своим Кано тоже возвращаться не стал. В его отряде эльфы неглупые, всё сразу понять сумеют. И советы давать начнут наперебой, что и не остановишь их. А ему пожалуй сейчас нужно побыть одному, наедине с собой. В тишине и молчании. Макалаурэ вновь отошёл к ручью. Присел у воды на корточки, вгляделся в чуть заметно поблёскивающие в звёздном свете струи воды. Он любил смотреть на звёзды Эндорэ. Даже вот так, в отражении. Они ярче и красивее. Они другие... Нолдор в этих землях тоже стали другими. И он стал другим, совсем другим, совершенно не таким каким был в Амане. Изменился, слишком изменился. И порой, похоже, стал забывать себя прежнего, заталкивая тот образ на самые глубины души. Менестрель на войне не нужен. Менестрель взял в руки меч и научился убивать и знать, что его тоже когда-нибудь точно также ждёт смерть. Считал себя только вторым, тем, кто лишь следует указаниям отца и даже старшего брата, но случилось так, что пришлось на какое-то время стать старшим. Целитель чуть не шагнул за грань, сотворив неоправданное зло, потерял способность исцелять. Много всего с ним случилось... Много. А главного - нет. Он так и не стал воином, не смог идти в бой рука об руку со смертью, не смог научиться жить по законам войны... "Не веришь в меня... Правильно не веришь. Я сам теперь не слишком себе верю..." - Мысленно по-прежнему вздохнул, вглядываясь в водные струи, в которых отражались блики звёзд.

- А уж я то как надеюсь, что не будет... Эру один знает.
Сказано было негромко, и фраза была обращена не к логичному и единственно возможному сейчас слушателю. Охотник явно обращался к себе, и, вероятно таки к Эру, который как известно все слышит, но хитро молчит. Забавно, но это были искренние слова. Третий действительно надеялся, горячо и от души. Как не знать, но верить. Что все будет хорошо, так или иначе. И это переживем, как было пережито уже многое. Надо только сосредоточиться, выдохнуть и сделать вид, что все не так уж плохо. Насколько убедительно, чтоб самому поверить, а так глядишь, и мироздание поведется на хитрый трюк. Что ж, ценный навык решать, именно решать, что все не так плохо, как могло бы быть, Третий оттачивал годами, и небезосновательно считал, что преуспел. В достаточной степени, чтобы игнорируемая реальность обижалась и меняла поведение на приемлемое.
Последние слова, сказанные Менестрелем уже ему в спину, Турко слышал, и первым порывом было остановиться, продолжить беседу. Он даже с шага сбился, но вовремя превозмог себя. Говорить дальше нельзя! Они к этому не готовы, Третий все еще нервничает, и возобновление беседы приведет только к новому столкновению. Этот скандал легко мог превратиться в замкнутый круг, а кому оно надо? Вошедших в силу, но еще не заматеревших кобелей вон тоже по разным вольерам рассаживают, а то вся псарня ходуном ходить будет. Вот сейчас, строго в соответствии с никогда не произносим вслух сравнением, Третий шел "отсаживать себя в свой отдельный вольер". То есть туда, где не на кого будет сорваться, и никто не пострадает за здорово живешь.
Вокруг расстилалась степь, покачивая на ветру хрустящим осенним ковылем. Где то там, в ковыле медленно проплывали дозорные. Задумчиво всхрапывали уставшие кони, лагерь жил своей жизнью, и жизнь эта текла своим чередом. Опрокинутый купол неба дышал равнодушием и безмятежностью, лишь у самого горизонта его резко отчеркивали горы. Их изломанный контур напоминал лист бумаги, который неаккуратно разорвала чья-то рука. Что ж, когда эти горы творились, возможно это так и было?
Дойдя до того места, где сейчас отдыхал раненый Хуан, Охотник сел на землю рядом с псом.
- Да что ж такое у нас творится то. Что мы все такие дурные, каждый на свою сторону?
Проговорил Охотник, запуская пальцы в мех за ушами валинорца и осторожно перебирая его.
- Знаешь, Хуан... На твоем месте я бы меня покусал.

Было тихо. Так тихо, что казалось, будто уши забило грязью. Или шерстяным колтуном, который должны срезать. Валинорец стоически сносил все процедуры и перевязку. Настолько стоически, что лекари даже забеспокоились, но тихое, успокаивающее ворчание быстро развеяло их мрачные сомнения.
Пёс был жив, просто устал. Устал от всего. Кто знает, может, он нарочно напоролся на оружие. Хотя никакая боль, никакой клык на свете не искупит ничего. Было тихо даже тогда, когда говорили рядом, даже когда еле слышно и очень нежно свистел ветер, даже когда перфыркивались лошади. Это была тишина другого рода. Тишина восприятия. Колтун был не в ушах, а в сознании. И название этому колтуну - боль. Как физическая, так и та, что грызла пса изнутри. Вопрос лишь в том, будет ли успевать наращивать шрам на душе до нового приступа этой боли, или нет. Хуан и смог и не смог. Одновременно. Пёс устало прикрыл глаза и выдохнул. Он не проклинал, ни себя, ни хозяина, ни тёмный дух, что похитил осколки света. Разве что эти самые несчастные осколки света стоили того, чтобы их проклясть. Не всё, что светит - свет, эту науку валинорец получил с кровью на зубах, с бурыми разводами на лапах, с зубами двуногих, кусающих друг друга и пса. Раз за разом, раз за разом. Ради осколков, что будут жечь.
Сейчас было мало сил и много тоски. По тем глупым лентам, по возне, когда он был мал, а хозяин и того меньше. Но пока они держались, держались на той грани, за которую пёс никогда не переступит. Потому что это война, какая бы она ни была. В ней участвовали все, светлые духи, тот, кто подарил пса хозяину, тёмный дух, все. Это было так. Не стоило ни оправданий, ни осуждений, лишь принятия. И валинорец принимал, как мог принимал. С тоской лишь осознавая, что сейчас его шерсть, перепачканная, потемневшая от гари, побуревшая от крови, своей и чужой, ближе к реальному цвету, чем когда она белая.
Пахнуло, как раскалённым песком, глухим раздражением, и болотной затхлостью усталости и тоски. И тут же раздался голос хозяина, который тоже устал от того, что творилось. От того, что делали светлые двуногие, от того, что им приходилось делать. Пёс тихонько фыркнул, приоткрыв глаза. Он бы сам себя покусал, давно бы, на самом деле.
- Гав. - Очень тихо и сипло отозвался Хуан, медленно лизнув хозяина в лицо.

В мире много странностей. Много того, что невозможно понять сразу и легко. В мире много дорог и путей, по которым можно пройти только однажды. И у каждого свой путь, своя судьба. Своё будущее и своё прошлое. Ступив на свой путь, невозможно с него сойти, невозможно выбрать другую, не связанную с твоей дорогу. В то время как один путь имеет множество ответвлений и поворотов, ещё больше ям, пригорков, поваленных брёвен, трещин, преграждающих путь, делающих его трудным, неровным и оттого более запоминающимся. Нет ни одной тропы, что была бы ровной и прямой. Нет ни одного путника, которому бы дорога далась легко и запросто. На ней бывают ровные и удобные участки. Но лишь затем, чтобы через какое-то время ошеломить труднопроходимым завалом, пропастью, что на первый взгляд непреодолима, перекрёстком с чьей-то иной дорогой, к которому уже приближается другой путешественник. Судьба сразу после нашего рождения даёт нам возможность ступить на наш путь, по которому мы пойдём до самой своей смерти, до того момента, как не сможем преодолеть очередного препятствия дороги, или она попросту оборвётся на очередном перекрёстке. И она всегда ведёт к неизвестности. Невозможно заглянуть вперёд настолько, чтобы узнать, какое испытание будет следующим...
И блестящий в лунном и звёздном свете ручей как такая вот дорога в неизвестность. И кажется, что на неё можно встать и пойти. И что она приведёт, укажет где можно найти ответ, будет более благосклонной к решившемуся ступить на неё. Но нет. Дорога эта иллюзорна, а её блестящая расплавленным серебром поверхность рассыпается миллионом искрящихся брызг, стоит только коснуться её кончиками пальцев. Всё обман... Морок, красивый морок, в который легко поверить, но который и сломать тоже очень легко.
Такова и вся жизнь... Вроде бы хочешь в неё поверить, в неё, в себя, в то, что дорогу своей судьбы преодолеть сможешь... Поверишь, тронешь пальцами, а всё иллюзией окажется, рассыплется как и не было. И снова перед тобой то непреодолимое препятствие, которое ты во что бы то ни стало преодолеть должен. Или погибнуть...
Макалаурэ провёл ладонью по воде. Поднял руку и посмотрел сквозь срывающиеся с пальцев хрустальные капли. Это всего лишь вода, обычная, холодная и чистая вода. Не кровь. Но кровь точно также по пальцам стекает, точно также срывается вниз и точно также будет отражать и звёзды, и луну. В сущности, а что меняется... Ничего ведь... Единственное отличие лишь в том, что кровь на руках остаётся видна всегда, как её не смывай, как не пытайся избавиться от неё. А белые одежды не смогут оставаться белыми. Тем, кто носит чёрное, проще, на чёрном крови не видно. Но белые одежды на то и былые, чтобы помнить, чтобы всегда помнить, сколько крови на них пролилось. Чёрные же кровь впитают, и уже не вспомнить, ничего и никого не вспомнить.
- И ты всё равно не сменишь ни на что иное своего белого плаща, продолжая играть в светлого рыцаря до конца... - Плеск рукой по воде. И снова капли срываются с пальцев. - Но Свет отвернулся от нас ещё в начале пути. А мы... А я продолжаю верить в его силу и справедливость. Глупо наверное, очень глупо. Но иначе... Иначе давящая сила войны и тьмы смогут сломить меня... Это ведь так просто, это ведь уже грань, и я почти сделал последний шаг. - На полминуты менестрель замолк, продолжая смотреть в водную глубину и даже не замечая, что вовсе не мысленно говорит, а вслух и вслушивается в свой голос, в свои слова. Он был слишком погружён в мысли, чтобы замечать это. - Рыцари света... Красивая сказка из прошлого, достойная лишь остаться в балладах. Дети выросли... Рыцари давно позабыли, что служат Свету... Теперь они никому не служат. Ни Свету, ни Тьме... Смысл тогда в таких рыцарях? Да и рыцари ли мы ещё... - Менестрель вздохнул, закрывая глаза и чуть откидывая назад голову, так, чтобы звёздный свет упал на лицо. - Трудно... Ответа нет... Ответ лишь в конце пути. А до него... До него ещё далеко. Но и близко тоже. Мы так близки к концу. Я так далёк от завершения... А впереди... Впереди неизвестность. - Он усмехнулся. Горько так, безнадёжно. Он уже не верил в тот конец истории и пути, на который надеялся, ступая на эту нелёгкую дорогу. Он устал верить. И понял, сегодня отчётливо понял, что надежды его окажутся столь же иллюзорными и ненастоящими как и дорога из водного серебра, ведущая в неизвестность.

Чтобы облизать лицо сидящего, Хуану (при его титанических, выдающихся габаритах) вставать было не обязательно- так, достаточно голову поднять да шею вытянуть. Горячий, влажный язык прошелся по лицу Третьего, как если бы пес физически пытался смыть, убрать всю ту дрянь, которую Охотник принес на себе и - в себе. Когда то давно, этак полторы жизни назад, когда Хуан был поменьше раза в четыре, а то и  того более, да и сам Турко еще никак не назывался взрослым, белый ,тогда еще щенок, вот так же мог облизать ссадину. С тех пор утекло много воды, зверята и эльфята подросли. Физических ссадин стало меньше, зато вот нематериальных прибавилось и как научиться не зашибаться на ровном месте морально Третий так и не выучил. Впрочем, моральная поддержка, выраженная не словами, но простыми действиями, которую умел оказывать валинорский волкодав, ничуть не потеряла актуальности. Третий аккуратно обхватил пса руками за шею, прижимая к себе тяжелую башку. Хуан пах мокрой шерстью, травяными снадобьями, и- раненым зверем.
-Да, досталось тебе, зверь. Редко когда так доставалось... Приедем домой, положим в кровать, в какую захочешь...
Третий аккуратно перебирал пальцами, утонувшими в плотном меху, почесывая пса под подбородком. Очень хотелось как то облегчить состояние друга, сделать так, чтобы тот сейчас же стал здоровым и радостным, но увы. Охотник умел лечить только тривиальным методом повязки и мази, да и то, тут было много таких, кто знал это дело лучше. Оставалось только говорить, настаивая на том, что все будет хорошо. Обязательно. Никуда от этого не деться. И строго говоря, этим можно было и ограничится, но Охотник невольно съезжал на актуальную для него самого тему, вываливая на пса те свои мысли, которые сейчас было не на кого переложить, но и в себе держать тоже никак.
- Хуан, а ведь мы сейчас подрались, там у ручья. С Кано. Если так можно сказать, когда один не сопротивляется. По настоящему, без дураков...
Предельно задумчиво, медленно проговорил Третий, глядя на белое, пушистое собачье ухо. Помолчал, размышляя о том, насколько стремительно может все в жизни пойти под откос, и насколько легко, естественно, это самое все можно туда спихнуть собственными руками. И - склонился вперед, утыкаясь лицом в белый мех, как раз рядом с псовым ухом.
- А ведь я боюсь, зверь. По настоящему, до одури. Нам всем рвет крышу, всем семерым. И я боюсь, что когда-нибудь нам сорвет ее одновременно. И мы просто перегрызем друг друга, потому что не сможем понять, услышать. А когда осознаем - будет поздно. И никто, никто не успеет остановить это. Я боюсь, что не удержу себя, а я ведь стараюсь, очень стараюсь. И - не могу. А если настанет тот момент, когда никто не сможет? Ни Нельо, ни Кано, ни Атаринке...
Говорил Охотник очень тихо, вряд ли кто то кроме пса мог его слышать. Сторонний наблюдатель мог видеть разве что ссутулившуюся фигуру, обнимающую пса. Что ж, каждый имеет право горевать над раненым другом, а какие там ведутся разговоры- личное дело этого самого каждого...

Прикрыв глаза, пёс слушал. Просто слушал. Страх, натянутый и дрожащий, холодный, как многолетний слежавшийся снег в провалах северных гор, овевал хозяина. Страх, пахнущий подмытым ледяным камнем в глубокой пещере, лишённой света. Хуан вяло дёрнул ухом. Ему больно, но это пройдёт. Рана затянется. А страх нет, он никогда не уйдёт, потому что рубеж они перешагнули уже тогда, когда впервые стальные зубы коснулись двуногих, что плачут по морю. И всё, что они могут сейчас - идти по лезвию за осколками света ради того, кто дал им жизнь.
Валинорец мог надеяться и делать всё, чтобы не дать, если уж не всем, то хотя бы хозяину удержаться. Удержаться на этой грани и, по возможности, отвести от неё. Но была ли эта возможность? Сможет ли пёс удержаться на ней сам? Сколько раз в такие бои он будет идти на сделку с собой? Разве допустима ли в принципе такая сделка, вот главный вопрос! Хуан тоже боялся. Очень боялся того, что сам не заметит, как белая шерсть его почернеет, а глаза и дух его перестанут видеть свет, видеть то, за чем идти, чтобы не скатиться в пропасть. Чёрную пропасть со скалящимися шипами острых камней и слежавшимся почти до состояния мёртвого льда снегом. Тогда лишь смерть будет единственным выходом.
Пёс вздохнул.
- Гав. - Выдохнул он снова, говоря, что понимает и разделяет этот страх.
Хотелось верить в лучшее, но боль мешала. Хотелось верить, что самка двуногого, в чьих глазах больше света для хозяина, чем в осколках, что несут уже лишь боль и смерть, поможет им удержаться. Что именно она станет тем самым проводником, тем самым даром Варды, который поможет пройти сквозь вечную тьму. А тьма того, что происходило, казалась сейчас Хуану вечной. Казалось, что это не кончится, и что только смерть выведет их из этого порочного круга. И каждый раз валинорец чувствовал тяжёлую пустоту, которая наваливалась. Хуан, откровенно говоря, устал. В данный момент времени он очень устал от всего, что происходило.
Пёс снова приподнял голову и, как мог, ободряюще пихнул хозяина в бок носом. Тычок получился слабый, и не столько ободряющий, сколько ответно скорбный.

Третий, в качестве ответа на пихание в бок, погладил пса по носу. От мокрого кожаного кончика до верха и обратно, попутно отмечая, что нос у пса хоть и влажный, но горячий. Плохо. Впрочем, более чем ожидаемо, учитывая ранение. Пройдет еще достаточно времени, прежде чем могучий валинорец снова наберет прежнюю силу, но рано или поздно это случится. Хуан выжил, это главное. Они оба выжили, а значит, потеряно еще не все, во всех смыслах. Этим размышления можно было бы назвать оптимистичными, то только с большого недогляда и при великом желании именно такими их засчитать. На деле, данная жизнеутверждающая мысль куда более была окрашена унылым предчувствием того, что впереди ждет необъятный простор тяжелой, малопонятной работы. Понятно, что надо как то вертеться, что то делать, но кто бы подсказал, что именно и как? И как неприятно дышит в спину понимание, что шансов на хороший, оп настоящему хороший результат всех телодвижений считай и нет...
- Вот и что делать, зверь? Знаешь, я очень хочу не наворочать дел больше, чем есть уже сейчас, но чем больше смотрю, тем больше мне кажется, что для этого надо просто сесть и не делать ничего. Ничего вообще руками не трогать, ни во что не влезать... Но вот забавно, если так поступить, то лучше не станет, а наоборот.
Ночь перевалила за половину, лагерь постепенно замирал, кроме тех, кому по заведенному (и четко соблюдаемому) распорядку выпало блюсти, чтобы все было нормально. Невидимые во тьме, несли вахту дозорные, растворившись за пределами пятен света. Всхрапывали устало кони, легкий ветер гнал волны по сухой осенней траве. Обычная, рутинная ночь на марше, если глядеть со стороны.
- Ох, Хуан, дорого б я дал за ответ на вопрос, как сделать так, чтобы все стало нормально. Потому что сам, видимо, не придумаю. Не придумаю, но пробовать все равно надо, верно ведь? Как думаешь, прорвемся?
Охотник невесело усмехнулся, глядя в ночную степь. Улыбка вышла болезненная, через силу явно, но она была нужна. Ему, Охотнику, была нужна. Потому что когда наступит тот момент, в который он не может продышавшишсь, оскалиться всем бедам навстречу, вот тогда и будет полный край. Другие могут рыдать, посыпать голову пеплом, молчать в тоске и печали - он нет. Ему нельзя, как нельзя и опускать руки, как надо раз за разом дурить мир, делая вид что все плохо не у всех. Как бы только самого себя обдурить теперь...

Пёс приоткрыл глаза и внимательным, долгим взглядом, посмотрел на хозяина. Что делать? Сражаться? Без смысла, с условной целью? Сражаться-то надо не за осколки света, или что-то такое, чего нельзя ни почуять, ни лизнуть. Сражаться только за себя, за то, чтобы быть собой. За свет, что внутри, а не снаружи. Этот уже не примет их, наверное. Никогда.
Время текло медленно, и в то же время псу казалось, что он видит, как меняется небо, как звёзды карабкаются по нему и неловко уползают за горизонт, а в то же время невыносимо медленно горели костры. Как сказать хозяину? Кем быть? Что делать? Они завязли в том, у чего нет ни конца, ни края. Они не одолеют тёмного духа, как ни бейся, но они смогут ему не поддаться и именно тем победить. Отвоевать хотя бы себя.
Пёс приподнял голову и снова медленно лизнул хозяина в щёку. Прорвутся. Обязательно. Всё будет хорошо, однажды всё будет хорошо, рано или поздно. Они победят, или в большой войне, или в маленькой. Валинорец хотел в это верить. Он мечтал в это верить, а не смотреть вперёд с обречённостью и тоской. Это всё лишь заставит опуститься голову и уши, это плохо. Значит, так не будет. Они оба знали, что всё плохо, но... но этого не обязательно знать другим, ведь так?...

- Ну да. В общем-то ты прав. Значит- будем прорываться.
Третий молчание пса истолковал по своему, традиционно из всех трактовок выбирая ту, которая была наименее уныла. Ну правда, если есть выбор, то смысл склоняться к безысходности и тоске? Нет уж, мы еще повоюем, мы еще побегаем, пока носом не ткнут в невозможность и того, и другого. Пока несколько раз не размажет реальность об бесполезность попыток. Да и тогда, знаете ли, всегда есть выбор. Можно с реальностью согласиться, можно... много чего еще. И кто первый выдохнется- еще вопрос. Хороший вопрос, между прочим. Реальность тоже не железная. И иногда реальность дает таки паузу, чтоб выдохнуть. Например, вот сейчас. Все на самом деле уже закончилось, некий отрезок ерунды и раздрая. Завершился кусок истории, небольшой, из тех, которые не вписывают в легенды, и в летописях о котором хорошо если есть строчка. Проходной по сути своей момент. Сколько их будет еще, этих выжженных укреплений и рутины маршбросков? Никто не знает, но известно точно одно- все они будут после. А сейчас- гаснут постепенно костры, и все кто не умер уже не умрут. И все, что не сгорело уже не сгорит, до следующего раза. А вся мутная дрянь, которая осталась, вполне дотерпит до утра. Мех белого пса был на ощупь плотным и рыхлым, сам зверь ощущался монолитно-тяжелым. Примерно так же ощущал себя и Охотник, но опыт подсказывал- тут ничего волшебного, обычная усталость после штурма, тупо усталость тела. Этим можно пренебречь, это пройдет. А что усталость душевная после всех разговоров и скандалов - так ей пренебречь придется, и нечего о том печалиться. Тоже пройдет. У всех пройдет. Тот же Кано подумает, погуляет в ночи и в одиночестве, и его отпустит. Никуда не денется он, не потеряется же посреди голой степи... Те же дозорные не дадут дурить. Полевой лагерь уверенно плыл сквозь ночь по направлению к утру, и если глядеть на него не как на набор отдельных личностей, а как на слитную массу, на него и его дела никак не влиял ничей вообще раздрай в душе. Печаль там или тоска, но часовые должны быть и их надо сменять- и часовые сменялись. Хорошо отлаженный, вставший на рельсы механизм, образно говоря, игнорировал попавший в шестерни песок...

Да. Да, они будут прорываться. Этих слов от хозяина пёс и ждал. Сейчас было не важно, сколько на них свалится горя и трудностей, сколько будет сражений, сколько будет вот таких усталых ночей на грани отчаяния. Важно лишь одно: им есть за что сражаться. С тёмным духом, со смертью, даже с самими собой и своей жестокостью. Хуану иногда казалось, что достаточно просто не думать - и ничего не будет, станет легче жить. Но нет. Это не выход, никогда. Надо думать, анализировать, приходить к каким-либо выводам, иначе - застой. Застой, смерть, проигрыш. Без права на реванш.
- Гав. - Одобрительно сказал Хуан, мягко утыкаясь носом в голову хозяина.
Они вместе, вдвоём или втроём, они вместе. Всегда. В этот момент пёс вдруг ощутил тепло, то самое, мягкое тепло близости и надежды, что будет хорошо. Пусть будет хорошо.
Боль не то чтобы отступала, но становилась более привычной, отходила на второй план. Было опасное заблуждение, что больше не болит, которое развеивалось, стоило бы лишь только пошевелиться. Но это не важно. Сейчас главное - отлежаться. Оно всё заживёт, и снова можно будет бегать, охотиться, сражаться. Ведь сейчас всё ещё есть за что.

- Вроде того.
Серьезно так согласится с хуановым "Гав" Третий, неторопливо почесывая белого пса за левым ухом. Ухо было большое, серьезное и очень такое... Стабильное. Хорошее мохнатое ухо хорошего зверя, и почесывание этого уха несло в себе некий заряд уверенности, стабильности окружающего мира и того, что не все так уж плохо.

- И то верно. В конце концов, давай мыслить оптимистично- все могло быть куда хуже!
Негромко, и с какой то идиотской бодростью возвестил Охотник, акцентировано пожимая плечами. Оптимизм вышел своеобразный такой, вроде как и весело- что уж тут, Третий вполне привык дурить всех, а себя в первую очередь на этом поле. Но как то так казалось, что наиболее уместно было бы это провозглашать, сидя на куче обгорелых бревен и глядя в лицо тем, кто превратил в эту кучу еще недавно стоящую тут избу, а теперь извиняющихся, что мол, косяк вышел. Вот и остается разве что развести руками и сказать "Да ладно, ничего страшного, бывает...". Потому что как бы действительно, теперь то что? Особенно если мстить не хочется да и некому по сути своей. Нет, конечно можно пойти и таки утопить Кано в ручье, сказав потом что так и было, и где тов глубине души, скажем честно, Кано на роль крайнего подходил хорошо... Но, увы, нет. Потому что, как оно ни смешно, но удовлетворения это бы не принесло, как ни крути. Хотелось же, чтобы Менестрель именно что все осознал, а не получил порцию пинков. Осознали дал это понять, а не как давеча было- согласился со всем, с покорностью безмолвной скотины, ведомой на убой.
Третий тяжело вздохнул и принялся чесать Хуану правое ухо. Радость скотобойни была Охотнику не знакома и чужда, а иных радостей Менестрель сейчас предоставить не мог... Да что ты будешь делать, ну.

Хуан знал этот оптимизм. Оптимизм, когда хочется выть, потому что больше и делать-то нечего, и единственное, что у тебя осталось - твоя собственная жизнь. И то... навряд ли кому-то нужная. Что можно предложить судьбе за возможность выстоять? Капли алой крови на белой шерсти. Скрутившееся нутро от страха, что те, кто рядом, кто родные, уже не выстояли. Сдались своим собственным тёмным уголкам. Война искажает и рушит. Хуан был бы рад прекратить эту войну, но не мог. Возможно, однажды всё решится, но будет ли это так, как надо?
Возможно, они уже всё проиграли. Возможно - нет. Пустота впереди не страшило - на тревоги почти не хватало сил. Хуан медленно повёл ухом и глубоко вздохнул, замерев на пару мгновений от боли. Грязный пушистый бок надулся и опустился. Они вместе, охотник и его зверь. Они будут рядом, потому что Хуан ощущал ответственность за него, и не мог позволить упасть ещё дальше.
Хуана почему-то не особенно страшила смерть. Его больше страшила разлука, не физическая даже. Его страшило то, что однажды просто разойдутся пути, что один из них не удержится, как уже не удержался названный Кано.
Горячий язык аккуратно коснулся руки хозяина.